«…однажды туалет посетил отец братского народа маршал Пот Мир Суп - ехал в  Кремль,  да  не стерпел по дороге. С ним была уйма народу, и пока он сидел в кабинке, возле Вериной будки на длинных флейтах играли какую-то протяжную и печальную мелодию  три  волнующихся накрашенных  пионера  -  так  трогательно  и  хорошо, что Вера украдкой всплакнула.

Вскоре после этого случая Верин начальник принес  с  собой магнитофон  и  колонки,  и  уже  на  следующий  день  в сортире заиграла музыка».

Так свершился апофеоз Вериных пожеланий, и в нём видимо воплотились лучшие дни подъёма КО: «В  кабинках  зашуршала настоящая туалетная бумага - не то, что раньше. На умывальниках  появились  куски  мыла,  рядом  - настенные  электрические  ящики  для сушения рук». – Но Виктор Пелевин снова подсвечивает нам КО с тревожной стороны: «Теперь к Вериным обязанностям  добавилась  еще одна - переворачивать и менять кассеты»...

И наконец: «Все  было бы прекрасно, если б не одна странность, сначала почти незаметная и даже показавшаяся галлюцинацией.

Вера  стала замечать какой-то странный запах, а сказать откровенно - вонь, на  которую  она  раньше  не  обращала  внимания.  По  какой-то необъяснимой причине  вонь  появлялась  тогда,  когда  начинала играть  музыка  -  точнее,  не  появлялась, а проявлялась. Все остальное время она тоже присутствовала - собственно, она была изначально свойственна этому месту, но до каких-то пор просто не ощущалась  из-за  того,  что  находилась  в  гармонии  со  всем остальным  -  а  когда  на  стенах  появились  картины, да еще заиграла  музыка,  вот  тут-то  и  стало  заметно   то   особое непередаваемое    туалетное    зловоние,   которое   совершенно невозможно описать, и о котором  некоторое  представление  дает разве что словосочетание "Париж Маяковского"».

Между тем, второй сюжетной линией рассказа разворачиваются отношения Веры и её  «второго Я»  из прошлых культурных парадигм, Маняши.

 «Как-то вечером к Вере зашла Маняша, послушала  увертюру  к "Корсару", и вдруг тоже заметила вонь.

-  Ты, Вера, никогда не задумывалась над тем, почему наши воля и  представление  образуют  вокруг  нас  эти  сортиры?  - спросила она.

-  Задумывалась,  -  ответила  Вера. - Я давно над этим думаю, и никак не могу понять. Я знаю, что ты  сейчас  скажешь. Ты  скажешь,  что  мы  сами  создаем мир вокруг себя, и причина того, что мы сидим в сортире - наши собственные души. Потом ты скажешь, что никакого сортира на самом деле нет, а есть  только проекция  внутреннего  содержания  на внешний объект, и то, что кажется  вонью  -  на  самом  деле  просто  экстериоризованная компонента души. Потом ты прочтешь что-нибудь из Сологуба...

-  И мне светила возвестили… - нараспев перебила Маняша,

- Во-во, или еще что-нибудь в этом роде. Все верно?

- Не вполне, - ответила Маняша. -  Ты  допускаешь  свою обычную   ошибку.  Дело  в  том,  что  в  солипсизме  интересна исключительно практическая сторона. Кое-что в этой области  уже сделано - вот, например, картина с тройкой, или эти цимбалы - бум, бум! Но вот вонь - в какой момент и почему мы ее создаем?» -

Вероятно, вопрос можно отнести к тому, почему на смену КО всё-таки снова приходит КД. События в рассказе развиваются. Либерально–демократические ценности тоталитаризма претерпевают свою экономическую эволюцию:

«Прошло два-три дня, и вот зеленую штору на входе  откинули несколько  посетителей, сразу же напомнивших Вере тех первых, в джинсовых куртках, с которых все и началось. Только эти были  в коже  и еще румяней - а в остальном вели себя так же, как и те -  медленно  ходили  по  помещению,  тщательно  оглядывая  все вокруг.  И  вскоре  Вера узнала, что туалет закрывают, и теперь здесь будет комиссионный магазин.

Ее так и оставили уборщицей, а на время ремонта даже  дали оплачиваемый  отпуск  -  Вера  хорошо  отдохнула  и перечитала некоторые книги по солипсизму, до  которых  никак  не  доходили руки.  А  когда  она  в  первый день вышла на новую работу, уже ничего не напоминало о том,  что  в  этом  месте  когда-то  был туалет»...

«…там,  где  раньше  были писсуары - помещался длинный прилавок с одеждой, а напротив - стойка  с  радиоаппаратурой. В дальнем конце зала висели зимние вещи - кожаные плащи и куртки, дубленки и женские пальто, и за каждым прилавком теперь стояла похожая на народную артистку США продавщица».

«Работы стало намного  меньше,  а  денег  -  просто  уйма».- Как говорится: чего не жить?-

«Теперь  Вера ходила по помещениям в новом синем халате, вежливо раздвигала толпящихся посетителей и протирала сухой  фланелевой тряпочкой стекла прилавков, за которыми новогодней разноцветной фольгой мерцали  жевательные  резинки  и  презервативы, отсвечивали   пластмассовые   клипсы  и  броши,  мерцали  очки, зеркальца, цепочки и карандашики» … «"все  мысли  веков! все мечты! все миры!" – тихонько шептала  Вера…»

«Затем, во время обеденного перерыва,  надо  было  вымести грязь,  которую  на своих башмаках принесли посетители, и можно было отдыхать до самого вечера».

Однако Виктор Пелевин вновь озадачивает читателя тревожными симптомами:

«С  тех  пор,  как  мужской  туалет  перенесли  на Маняшину половину и объединили с женским,  Маняша  сильно  изменилась - стала  меньше  говорить  и  реже  заглядывать в гости».

Встречи со «вторым Я» стали реже. – Счастье же не прекращалось, к чему эти раздвоения?

Но однажды Вера, «разгибаясь от витрины, краем глаза заметила что-то странное - вымазанного говном человека. Он  держался  с большим  достоинством  и  двигался  сквозь  …толпу к прилавку ... Вера вздрогнула  и  даже  выронила тряпку  -  но  когда  она  повернула голову, чтобы как следует рассмотреть этого человека,  оказалось,  что  с  ней  произошел обман   зрения   -  на   самом   деле   на  нем  просто  была рыже-коричневая кожаная куртка».

«Но  после  этого  случая   такие   обманы   зрения   стали происходить  все  чаще и чаще»… - То бишь, стали похожими на прозрение!

«За стенами  теперь  почти  все  время  что-то  тихо,  но  грозно рокотало,  как  будто  тихо  шептал  какой-то исполин: звук был негромким, но рождал ощущение невероятной мощи».

«Вокруг появились новые люди… Они продавали и покупали всякую мелочь … Внешне  это  выглядело  торговлей,  но  Вере  очень трудно  было перестать видеть самую явную для нее на свете вещь - как  пришибленный  советский  люд  толпился  вокруг,  робко пытаясь купить кусочек говна подешевле».

Новые люди – это, конечно, люди КО.  Однако только в очень широком смысле их можно было бы назвать художниками- конструктивистами.

«Вера  стала  присматриваться  к новым людям. Сначала стали заметны странности с их одеждой:  некоторые  вещи,  надетые  на них,  упорно выдавали себя за говно, или, наоборот, размазанное по ним говно упорно  выдавало  себя  за  некоторые  вещи.  Лица многих  из них были вымазаны говном в форме черных очков; говно покрывало их плечи в виде кожаных курток  и  джинсами  облегало ноги.  Все  они были вымазаны говном в разной степени; трое или четверо были покрыты им полностью, с ног до головы, а один – в несколько слоев; к нему народ подходил с наибольшим почтением.

Вокруг  крутилось  множество  детей…».

И вот тут трогательная подробность: «Один  мальчик  очень напоминал Вере ее брата, когда-то утопленного в пионерлагере, и она  внимательно  следила за тем, что с ним происходит. Сначала он просто сообщал покупателям, у кого из обмазанных говном  они могут  купить ту или иную вещь, и даже сам подлетал ко входящим и спрашивал:

- Что нужно?

Вскоре он уже продавал какую-то мелочь сам, а однажды днем Вера, переставляя по полу ведро по  направлению  к  прилавку  с огромными  черными кусками говна со строгими японскими именами, подняла глаза и увидела его сияющее  счастьем  лицо.  Посмотрев вниз,  она  увидела,  что  его  ноги,  на  которых  раньше были ботинки, теперь густо вымазаны тем же самым, чем  было  покрыто большинство  стоящих  вокруг. Чисто инстинктивным движением она провела по ним тряпкой, а в следующий момент  мальчик  довольно грубо отпихнул ее.

-  Под  ноги  надо  смотреть, дура старая, - сказал он и продемонстрировал ей вынутый из кармана  кукиш,  который  после секундного размышления переделал в кулак.

И  тут  Вера  поняла,  что пока она управляла миром, к ней пришла старость, и впереди теперь только смерть».

Вот и завершился подъём на вершину КО. И не существует сравнения в качественных характеристиках между двумя лицами: побитым человеком, разливавшим портвейн, застенчиво робеющим перед уборщицей общественного туалета из прошлой культуры, и малолетним либерально-демократическим экономистом с говном вместо ботинок из нынешней. Ясным оказалось только одно: цикл завершён. И кроме него ничего нет. То, что есть, не может не обречь КО на сползание к КД, ибо таков есть круг Инь и Ян, ибо в очередной раз не обнаружено точки бифуркации, и поэтому «пришла старость, и впереди теперь только смерть».

«Торжество культуры два – пишет Вяч. Вс. Иванов  - видно и в том, как ей удается на свой лад приручить никому было не подчинявшуюся и дикую культуру один. Ее создателей перемещают на Олимп культуры два. Раньше Малевича и Кандинского прятали в запасниках музеев, и это доказывало длящуюся взрывоопасность их искусства. А теперь они переведены в разряд классиков, им положено подражать. Этим их как бы обезвредили, дезинфицировали. На те выставки, куда ломились толпы, заходят редкие посетители.[1]» - что мы и наблюдали, будучи среди них.

Однако сканированное изображение Эпохи Перемен, сделанное Виктором Пелевиным, пока не обезврежено. И вот что происходит дальше с душевным состоянием Веры, когда КО выходит из под её контроля?

«Уже давно Вера не  видела  Маняшу… Вера стала вспоминать историю своих отношений с Маняшей, и чем дольше  она  вспоминала,  тем  крепче  становилось  в   ней убеждение,  что  во  всем виновата именно Маняша… она решила отомстить и стала готовить гостинец к встрече с Маняшей»… - гостинцем был топор имени Фёдора Михайловича Достоевского.

Сцена последней встречи с Маняшей изобилует откровениями:

«Вера  с  недоумением   и   страхом рассказала про свои галлюцинации… Маняша оживилась.

- Это как раз понятно, - сказала она. - Дело в том, что ты знаешь  тайну  жизни, поэтому способна видеть метафизическую функцию предметов. Но поскольку ты не знаешь ее смысла, ты не в состоянии различить их  метафизической  сути.  Поэтому  тебе  и кажется,  что  то,  что  ты видишь - галлюцинации. Ты пыталась объяснить это сама?

- Нет, - сказала, подумав, Вера. - Очень трудно понять. Наверно,  что-то  такое  превращает  вещи  в  говно.  Некоторые превращает,   а  некоторые  нет...  А-а-а...  Поняла,  кажется. Сами-то по себе они не говно, эти  вещи.  Это  когда  они  сюда попадают,  они  им  становятся...  Или  даже нет - то говно, в котором мы живем, становится заметным, когда попадает на них...

- Вот это уже ближе, - сказала Маняша.

- Ой, Господи... А я-то  думаю:  картины,  музыка...  Вот дура.  А  вокруг  на самом деле говно, какая ж тут музыка может быть... А кто виноват? Ну,  насчет  говна  понятно  -  вентиль коммунисты открыли. Хотя они ведь тоже внутри сидят...

- В каком смысле внутри? - спросила Маняша.

-  А  и  в  том, и в этом... Нет, если кто и виноват, так это, Маняша, ты, - закончила вдруг Вера и нехорошо  посмотрела на  бывшую уже подругу, так нехорошо, что та даже сделала шажок назад.

- Какой еще вентиль? И почему же я? Я, наоборот,  столько раз  тебе  говорила,  что  все эти тайны никакой пользы тебе не принесут, пока ты со смыслом не разберешься... Вера, ты что?

Вера, глядя куда-то вниз и в сторону, пошла на Маняшу;  та стала пятиться от нее прочь, и так они дошли до неудобной узкой дверцы,  ведшей  на  маняшину  половину.  Маняша остановилась и подняла на Веру глаза.

- Вера, что ты задумала?

- А  топором  тебя  хочу,  -  безумно  ответила  Вера  и вытащила  из-под  халата  свой страшный гостинец с гвоздодерным выростом  на  обухе,  -  прямо  по  косичке,  как   у   Федора Михайловича.

-  Ты, конечно, можешь это сделать, - нервничая, сказала Маняша, - но предупреждаю - тогда мы с тобой  больше  никогда не увидимся.

-  Да  это  уж  я  сообразить  могу,  не  такая  дура, - замахиваясь, вдохновенно прошептала Вера  и  с  силой  обрушила топор на Миняшину седую головку.

Раздались звон и грохот, и Вера потеряла сознание.

Придя  в  себя  от  рокота  за стеной, она обнаружила, что лежит в примерочной кабинке с топором в  руках,  а  над  ней  в высоком,   почти  в  человеческий  рост,  зеркале  зияет  дыра, контурами похожая на огромную снежинку.

"Есенин", - подумала Вера.

Самым страшным Вере показалось то,  что  никакой  двери  в стене,  как оказалось, не было, и непонятно было, что делать со всеми теми воспоминаниями, где эта дверь фигурировала. Но  даже это уже не имело никакого значения - Вера вдруг не узнала саму себя.  Казалось,  какая-то  часть  ее  души  исчезла. Все вроде бы осталось на месте - но

исчезло что-то  главное,  придававшее  остальному  смысл;  Вере казалось,  что  ее  заменили плоским рисунком на бумаге, и в ее плоской душе поднималась  плоская  ненависть  к  плоскому  миру вокруг».

«… ее  ненависть  отражалась  в   окружающем   -   что-то содрогалось за стенами, и посетители магазина, или туалета, или просто  подземной  ниши, где прошла вся ее жизнь, иногда  даже  отрывались  от  изучения размазанного  по  прилавкам  говна  и испуганно оглядывались по сторонам.

Вера с ведром в руке  стояла  напротив  длинной  стойки  с одеждой,  где  вперемешку  висели  дубленки,  кожаные  плащи  и похабные розовые кофточки, и рассеянно смотрела на  покупателей, щупающих  такие  близкие  и  одновременно недостижимые рукава и воротники, когда у нее вдруг сильно кольнуло в сердце. И тут же гудение  за  стеной  вдруг  стало  невыносимо  громким;   стена задрожала,  выгнулась, треснула, и из трещины, опрокинув стойку с  одеждой,  прямо  на  закричавших  от  ужаса   людей   хлынул отвратительный черно-коричневый поток...

Когда Вера пришла в себя, «Оказалось, что она плывет вдоль Тимирязевского бульвара  в черно-коричневом  зловонном потоке, плещущем уже в окна второго или третьего этажа»

«Вокруг, насколько хватало взгляда, плескалась темная жижа, по которой  плыли скамейки, доски, мусор и люди.

Вера  помотала  головой  и  сообразила, что то, что она принимала за боль в ушах,  было  на  самом  деле  оглушительным ревом,  несущимся откуда-то сзади. Она оглянулась и увидела над поверхностью жижи что-то вроде горы, образованной бьющим  снизу потоком точно в том месте, где раньше был ее подземный дом».

ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗДЕСЬ

---

[1] Вячеслав Иванов. О книге Владимира Паперного «культура ДВА» http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Culture/papern/intro.php